«Пора вставать, Ася, уже 1/4 8.»
Я открываю глаза и вижу, как разбудившая меня этими словами мама (1) проходит через комнату к окну и поднимает штору. Тусклый, холодный свет зимнего утра проникает в комнату. Спать хочется до исступления, до бешенства; и дождавшись чтобы мама вышла из комнаты, я утыкаюсь носом в подушку, уговаривая себя, что это только на 5 минут … только вздремнуть … и уже сплю каменным сном. Но проходит, должно быть не 5 минут, а больше, потому-то меня будит раздраженный голос мамы:
«Уже 2/2 8 , вставай сейчас, если не хочешь опоздать в гимназию».
«Встаю, встаю»,- отвечаю я тоже раздраженно , и мучительно стряхивая сон, встаю.
Умывшись, подхожу к зеркалу причесаться. Из зеркала глядит на меня злое, угрюмое лицо, либо зелено-бледное, либо красное как буряк — середины не бывает. Это причудное зрелище еще ухудшает мое настроение. Яростно заплетаю косу, подколов под нее ленту, надеваю ненавистный гимназический мундир -коричневое платье и черный передник. По логике, обыкновенному человеческому уму непостижимой, нам запрещают белые воротники, даже самые простые, поэтому мы похожи в будни на ключниц, а в праздники, в парадной форме — на горничных из плохого дома. Надев платье и передник, и преобразившись в ключницу — не хватает только подвязанной щеки и связки ключей — я беру приготовленные с вечера книги и тетради и выхожу в столовую в настроении, так удачно называемом французами «humeur massacrante»(2).
В столовой за столом сидит и ждет меня мама.
Столовая — маленькая, с одним, выходящим во двор окном, и поэтому темно. Стол стоит не посередине, а придвинут одной стороной к стене напротив окна. Ещё вечером, при лампе, здесь бывает довольно мило, но теперь, в тусклом свете зимнего утра — очень неуютно и буднично. Сажусь к столу и пробую пить чай, но с утра мне все противно есть, все кажется таким невкусным. Единственное, что было бы приятно — это нос от румяного розанчика, но я остерегаюсь этого, а с тех пор, как поев такого носа, получила тройку, стоически воздерживаюсь от него, делая исключение только в праздники. Попив чай, прощаюсь с мамой и отправляюсь к выходу на улицу.
Как печален, уныл и некрасив город! (3) Он безобразен даже в мае, а сейчас он просто нестерпим. Серое хмурое небо низко нависло над жалкими домишками, улицы не расчищены, вместо тротуаров — сугробы. Перехожу через улицу и стучу в зеленую ставню старого дома, где живет моя самая близкая подруга – Настя (4). С ней я всегда хожу в гимназию и обратно. Постучав, терпеливо жду. Настя всегда с вечера засиживается, и кажется еще ленивее меня, так что добудиться ее утром бывает трудно. Мой стук иногда поднимет ее с постели, и она растерянно мечется, на ходу выпивая чай и собирая книги. Так и сейчас. Через 5 минут калитка распахивается и появляется Настя в расстегнутой шубке и съехавшей набок барашковой черной шапке. У нее розовое лицо, веселые синие глаза и золотистые вьющиеся волосы — предмет моей зависти. Поздоровавшись, идем в гимназию.
«Асют, помоги, я космографию (5) (или физику) ни в зуб толконуть (6). Расскажи!» И я по дороге рассказываю и доказываю. Настя очень способна и учится отлично, но интересная книга заставляет ее забыть все на свете, и урок часто остается неприготовленным. Идти приходится довольно долго (7) — пройти нашу улицу, затем вдоль бульвара, по набережной, пройти соборную площадь, она же рыночная, мост через Ловать, опять по набережной, и затем через Пятницкую улицу выходим к гимназии. Гимназия — несуразное белое здание на берегу реки. Со стороны Пятницкой улицы оно одноэтажно, а со стороны реки — чуть не трехэтажное (8), а в общем смахивает на согнувшегося червяка (9). Наш VII класс в конце двора. Проходим через весь двор и, раздевшись в маленькой тесной раздевалке, идем на молитву, а потом в свой класс. Он тоже маленький (выпускных всего 27 чел.) и темный. В нем всего два окна, причем с правой стороны, так что писать очень неудобно. Начинается ежедневная 5-часовая маята. За исключением математики и космографии, уроки скучны до одурения. Учителя наши редкостно бездарны — и это еще в лучшем случае; физик, например, полоумный, и так хорошо запудривает наши мозги, что и через несколько лет, на Курсах, физика остается для его учениц самым трудным и нелюбимым предметом. Историк — он же словесник — семинарист, и, читая нам отрывок из Евгения Онегина, грассирует:
… И важно повторяет ей.
Уроки маменьки своей.
и требует и от нас подобного же выговора.
Темы для сочинений он задает самые дикие, например — «Вред, который железные дороги принесли Великим Лукам» или «Грустно думать, что напрасно была нам молодость дана» (10) — подходящая тема для 16 — 18-летних девушек! Но зато он добропорядочен и не придирается к нам.
Томительно проходят часы. Если вызовут — волнуешься и мучаешься, если нет — просто скучаешь. Но вот, слава Богу, большая перемена; после нее страдать только два часа. Иногда монотонная скука прерывается нашествиями начальства — директора или кикиморы. Это если гимназистки в чем ни будь провинились. Директор — маленькое ничтожество, но не злое. Как-то он вышел из себя; читая нам какое-то внушение, он разгорячился, хлопнул ладонью по парте и всей пятерней угодил в чернильницу. Мы не смогли удержаться от смеха, его это взбесило.
Хуже, когда с нотациями является кикимора. Она — это senza con amore (11) , и кроме того мы все ненавидим ее — я в особенности. Если мы все походим на горничных, то она — типичная кухарка: маленькая, худая, с редко-безобразно сморщенным лицом, поджатыми тонкими губами и маленькими злобными глазами. Одета она всегда так грязно и неряшливо, что противно смотреть. В довершении сходства с кухаркой у нее багровый нос от пристрастия к коньяку; а вместо кума-пожарного (12) есть отрок Алексей. Кроме всех этих качеств она еще нечиста на руку. Нам запрещено носить кольца, браслеты, часы, ets. — и вещи, конфискованные кикиморой у зазевавшихся, не возвращаются даже после окончания владетельницами их гимназии. В ответ на требование вещей кикимора делает удивлённое лицо и говорит: «Что вы душечка, я у вас ничего не брала.» Добродушную сторожиху Марью, из-за какой-то услуги неоказанной, она довела раз до слез, называя ее «лукавая раба и хитрая женщина».
Вот наконец 5-ый урок. С рисками попасться нашей классной даме, типичной гадюке, я поминутно смотрю на часы. Из соседнего V класса все время слышатся шёпот и хихиканье. Там идет урок географии. Географ, совсем еще молодой человек, страстно любит играть в любительских спектаклях. Недавно ставили «Сцену у фонтана» (13), и он, изображая Самозванца, не придумал ничего умнее, как выкрасить в рыжий цвет свои густые белокурые волосы. Теперь он рыжий как морковь, и гимназистки не дают ему прохода. Вслед ему — даже во время уроков — несется «Гришка Отрепьев!», «Самозванец!» Несчастный смущенно улыбается и, будучи очень застенчивым, терпит смертные муки.
Звонок. В V классе грохот парт и громкие возгласы классной дамы. Мы тоже облегченно вздыхаем и летим в раздевальную, а оттуда домой. Ведь сегодня суббота, суббота! Можно хоть один вечер отдохнуть от гимназических забот.
Домой идем опять с Настей, договариваясь о часе завтрашних занятий — в понедельник математика, и в воскресенье мы всегда вместе к ней готовимся.
Вот я и дома. Как у нас грустно, тяжело, томительно. Нас всего трое дома, но вечные недоразумения и тяжелые, мучительные сцены. Обедаем в 3 — 4 часа. После обеда надо мне отбыть еще одну барщину — 2 часа играть на рояле, заниматься и упражняться, но ничего не поделаешь — надо, и я два часа играю гаммы и упражнения, этюды и очередную пьесу. Теперь я свободна на целый вечер — уроки всегда откладываются на воскресенье. Иду к себе в комнату. Теперь при свете лампы в ней очень уютно. Усаживаюсь с ногами на диван и берусь за книгу, а на коленях у меня мой любимец — черная такса моего отчима, Бойко (14). Это милый, умный песик и мой большой друг.
Вот звонок, и вбегает моя подруга — Маня Брискорн. «Пойдем к нам, посиди у нас вечер». «Я с удовольствием, если мама позволит». Позволение получено, и мы идем к Брискорнам (15). Это недалеко, только улицу перейти, и сношения у нас самые оживленные.
У Брискорнов весело, всегда кто-нибудь бывает, и после душной, давящей атмосферы нашего дома мне там легко дышится, и так приятно видеть приветливые ласковые лица. Маня (16) — полный контраст мне: хорошенькая, веселая, оживленная, вечно в кого-нибудь влюблена и поверяет мне свои тайны. Ее младший брат, 8-ми летний Кира (17) — мой ученик, чем я очень горда. Он похож на сестру и лицом и характером. Старший, Михаил (18), немного моложе меня, задумчивый, красивый мальчик, мой большой приятель, тоже поверяющий мне свои заботы и огорчения. Это вообще моя привилегия — быть поверенной в тайны друзей.
У Брискорнов провожу весь вечер и часам к 9-ти возвращаюсь домой. Дома все таже тяжелая обстановка, недовольные лица, взаимные колкости … тяжело невыразимо. После чаю В.П. (19) предлагает мне:
«Хочешь поиграем?»
«Да, конечно хочу», и мы идем в залу.
Наша зала похожа на музыкальный магазин. Даже мамина настойчивость разбилась об упорство ее мужа, и из залы изгнано все, так или иначе ухудшающее звучание — мягкая мебель, ковры, портьеры, даже занавески и шторы. Зато здесь два рояля — мой и В.П., мамина фисгармония, виолончель, альт и скрипка, а из мебели только ветхий плетеный диванчик, такие же стулья и 2-3 стола. Я сажусь за свой рояль, В.П. берет виолончель. Он мой первый учитель музыки, и его игрой я наслаждалась еще маленьким ребенком, когда он бывало ежегодно приезжал к нам гостить в Биково (20) или Витебск. Когда мне было 12 лет, он приехал к нам с виолончелью и заявил мне – «Теперь я буду тебя учить аккомпанировать». Этому искусству я выучилась очень скоро, и В.П., к моей большой гордости, предпочитает мой аккомпанемент игре многих взрослых музыкантов. Мы с ним хорошо сыгрались, и за эти чудесные часы я прощаю ему многое.
«Ты Баха выучила?»
«Н..не совсем», — отвечаю я виновато. Это «Ария» Баха, которая никак мне не дается.
«Ну, посмотрим; а пока что хочешь?»
«Грига пожалуйста, дядя.»
«Ладно, давай la».
Я даю la; дядя настраивает виолончель, ворча, если оно не ладится сразу: «чертова курица, дьявольская душа и перечница». Виолончель настроена, мы начинаем играть. Музыку мы оба любим страстно, оба способны увлечься ею до самозабвения. Нам всегда влетает от мамы за то, что, увлекшись музыкой, мы забываем такие священные сроки как обед или чай, но ничто не помогает. В.П. прекрасный пианист и порядочный виолончелист. За всем новым в музыке он следит внимательно; страстный поклонник Грига и Бородина. И мне он привил эту любовь, и насмешки мамы над «какофонией» не смущают нас. В то лето, когда мы жили в Ревеле, бывали такие случаи. В.П. приглашает нас с мамой ужинать или пить чай. Мы приходим, и он вкрадчиво обращается к маме:
«Пожалуйста, дорогая Ф.Ф., посмотрите все ли в порядке, а мы с Асей сейчас придем».
Поддавшись на удочку, мама уходит, а он, подмигнув мне, садится за рояль.
«А какую штуку я тебе сейчас сыграю!»
И он играет Грига, или Бородина, или Вагнера, давая пояснения.
«Вот слышишь, это гномы идут по лесу, все ближе, ближе, — слышишь?» (Zug der Zwerge) (21)
Да, я слышу, и не только слышу, а вижу маленьких человечков, бегущих по лесу, а стволы сосен ярко краснеют в лучах заходящего солнца, а вдали шумит море.
«А это, слышишь, валькирии сгущают черные тучи, слышишь их возгласы, их хохот?»
Я слушаю, затаив дыханье, пока мама, наскучив дожидаться, не войдет и не прервет нас.
И вот мы играем мою любимую сонату Грига, играем с увлечением. Потом играем Баха, еще кое-что, играем на 2-х роялях. Наконец В.П. надевает на лампу красный колпачок, для настроения, и садится за фисгармонию. Он хочет написать Requiem, и пока сидит и фантазирует на эту тему, а я слушаю. Но природа не дала ему композиторского дарования, и он сам это сознает, так как скоро, бросив Requiem, переходит к музыкальным шуткам, на которые он большой мастер. В Биково (20) он, бывало, созывал всех к обеду или чаю, начиная играть «Чижика» сразу в 2-х тонах — правая рука в одном, левая в другом. Выходила такая какофония, что все бежали стремглав, лишь бы он престал. Похоронными маршами на тему детской песенки он обманывал не только простаков, но и музыкантов. Сейчас он рассказывает мне, как один раз его знакомый хотел сочинить музыкальную картинку о том, как студент ходит по урокам. Хроматические гаммы вверх и вниз по всей клавиатуре изображают путешествие студента с 1-го по 5-ый этаж и обратно; а затем, неожиданно он берет одну ноту forte в средней клавиатуре: студент получал рубль за уроки. Мы оба весело хохочем. Но уже поздно, и мама ворчит из своей комнаты: «спать не даете». Мы прекращаем музыку, но спать еще не хочется, и сам В.П. все под впечатлением Requiem (22) начинает рассказывать мне о Моцарте и Керубини, а затем о их предшественниках – Чимароза (23), Палестрина (24), Страделла (25). Обняв меня за плечи, он ходит взад и вперед по зале, оживленно говоря, а я слушаю, и все это — музыкальные инструменты, красный свет и звук этих имен напоминают мне моего любимого Теодора Гофмана (26).
Но уже поздно, совсем поздно.
«Покойной ночи, милая моя»
«Покойной ночи, дядя, спасибо».
И мы идем спать. В своей комнате я быстро раздеваюсь и ложусь; прочитываю Евангелие, берусь за книгу, но глаза слипаются, сон одолевает, и я тушу свечу. Бойко (14), лежавший до этого на диване, как по сигналу вскакивает, одним прыжком перелетает через ночной стол ко мне на кровать и укладывается в ногах на кровати. Приподнявшись, я глажу его черную желтобровую голову и через 5 минут мы оба спим крепким здоровым сном, забыв все дневные заботы. «И во сне мне снятся чудные края» (27).
_____________________________________________________________________________
Об авторе
Примечания
2. «humeur massacrante» (фр.) – ужасное настроение, прескверное настроение.
Ася и Настя дружили всю жизнь. Сохранились их совместные фотографии в Подмосковных Жаворонках в 1927 году. Здесь им по 40 лет.
6. «ни в зуб толконуть» — оборот «ни в зуб толкнуть» из школьного жаргона. Этот оборот – усечение более пространного выражения «ни в зуб толкнуть не смыслит», которое употреблялось в 19 в. Его первоначальное значение соответствовало духу времени: «при надобности, даже дать зуботычину не умеет», позже – «ни к чему не годен, ничего не умеет». Вариант «ни в зуб ногой» – более позднее выражение.
Путь девочек от дома в Гимназию действительно был неблизким. Учитывая небольшие размеры города Великие Луки в начале 20 века, девочкам предстояло пересечь практически весь город. По скромным подсчетам путь занимал не менее 20–30 минут. Упоминаемая Пятницкая улица, ныне переименованая в Тимирязевскую улицу, называлась по имени Пятницкой церкви. Входоиерусалимская (Пятницкая церковь) располагалась на Пятницкой площади, на берегу реки Ловать. В 1930 году церковь закрыли, а в 1953 году церковь была разобрана. Битый кирпич, строительный мусор и осколки надгробных плит вывезены самосвалами на засыпку дорог и воронок. Сейчас на месте церкви и кладбища – небольшой сквер и клумбы.
Мост, по которому девочки переходили реку Ловать, носивший название Большой мост, не сохранился. Он был снесён в 1923 году, и на его месте из сосновых брёвен построили точно такой же мост, который простоял до 1941 года, затем мост был сожжён при бомбежках города. Позже мост был восстановлен и благополучно прожил предположительно до весны 1956 года, когда был снесён ледоходом и больше уже не восстанавливался, так как к тому времени чуть ниже по течению был выстроен новый мост, соединивший центральную улицу Ленина и заречную улицу Спартака.
На фото справа виден край соборной или рыночной площади с торговым павильоном.
10. «Грустно думать, что напрасно была нам молодость дана» – строка из Евгения Онегина.
Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Александр Пушкин
11. » senza con amore» – без любви (ит.)
12. «кум-пожарный» – «Кум пожарный. Шуточные сценки в одном действии». СПб., 1888. Книга известного юмориста 19 века Николая Александровича Лейкина (1841 — 1906). Н.А Лейкин вошел в историю литературы еще и покровительством и помощью, оказанными молодому А. П. Чехову. Выражение «кум-пожарный» — это отсылка к тому, что у каждой кумы-кухарки должен быть свой кум-пожарный для совместного распития вина и иных развлечений.
Читаем в книге «Москва и москвичи» Владимира Гиляровского: «Так кухарки при найме и в условие хозяйкам ставили, что в гости «кум» ходить будет, и хозяйки соглашались, а в купеческих домах даже поощряли. Да и как не поощрять, когда пословица в те давние времена ходила: «Каждая купчиха имеет мужа – по закону, офицера – для чувств, а кучера – для удовольствия». Как же кухарке было не иметь кума-пожарного!»
13. «Сцена у фонтана» – фрагмент оперы «Борис Годунов» М. Мусоргского
Многочисленные потомки Брискорна преуспели во многих областях. В доме Брискорнов в Санкт-Петербурге на Галерной улице некоторое время снимала квартиру семья Александра Пушкина.
В Великих Луках жила семья статского советника Петра Петровича Брискорна (1851—1910), правнука родоначальника рода Брискорнов в России — Магнуса Христиана Брискорна.
Революция и последовавшая гражданская война практически полностью уничтожили фамилию Брискорн в России. Несмотря на обилие носителей фамилии в Европе, в современной России их, похоже, нет. Возможно, остались еще потомки рода по женским линиям, не сохранившие фамилию.
16. » Маня » – Мария Петровна Поземковская (Брискорн), Maria Pozemkovsky (Maria von Briskorn) (13.09.1885-?) Была замужем за уроженцем г. Калиш, Польша Владимиром Михайловичем Поземковским. В.М. Поземковский проживал в Ленинграде, Арестован 13 марта 1935 г. Сослан на 5 лет в Оренбург. Повторно арестован в Оренбурге в 1937 году. Расстрелян по приговору тройки при УНКВД по Оренбургской обл. от 25 октября 1937 г. Реабилитирован по обоим делам в 1989 г.
Судьбу Марии Петровны Поземковской (Брискорн) проследить не удалось.
18. «старший, Михаил, немного моложе меня» — Михаил Петрович Брискорн (Michael von Briskorn) (01.02.1891 — ?). Что с ним стало в дальнейшем мне не известно.
19. » В.П.» — Бражников Владимир Павлович (1852-11.09.1909) отчим автора рассказа, второй муж ее мамы Фелиции Феликсовны. Разносторонне одаренный музыкант. Чиновник. Вышел в отставку в чине действительного статского советника. Действительный статский советник — гражданский чин 4-го класса Табели о рангах. Соответствовал чинам генерал-майора в армии и контр-адмирала во флоте. Титуловался «Ваше превосходительство».
21. «Zug der Zwerge» — Эдвард Григ. Марш троллей (Шествие гномов).
22. » Requiem » — «Реквием» Ре минор, K.626 (лат. Requiem — заупокойная месса) — последнее, незавершённое прижизненное музыкальное произведение композитора Вольфганга Амадея Моцарта.
23. » Чимароза » — Доменико Чимароза (Domenico Cimarosa) (17 декабря 1749, Аверса — 11 января 1801, Венеция) — итальянский композитор. Оставил значительный след в музыкальном искусстве. Он был центральной фигурой в опере, особенно комической, в конце XVIII века.
24. » Палестрина » — Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (Giovanni Pierluigi da Palestrina) (17 декабря 1525 или 1526, Палестрина — 2 февраля 1594, Рим) — итальянский композитор, один из крупнейших полифонистов эпохи Ренессанса. Наиболее значительный представитель Римской школы музыки.
25. » Страделла » — Алессандро Страделла (Alessandro Stradella; между 1639 и 1644 — 25 февраля 1682, Генуя) — итальянский композитор и певец эпохи барокко.
26. » Теодор Гофман » — Гофман, Эрнст Теодор Амадей (Ernst Theodor Wilhelm Hoffmann) (24 января 1776, Кёнигсберг — 25 июня 1822, Берлин) — немецкий писатель-романтик, сказочник, композитор, художник, юрист.
27. «И во сне мне снятся чудные края» – строки из стихотворения Детство, авторства Ивана Захаровича Сурикова (1841-1880). Стихотворение, написанное в 1866 году, начинается всем известными строками:
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
…………….
